«Куртка им пахнет, а его расстреляли». Год после теракта в «Крокусе» — как его прожили родственники погибших

«Если кто-то отправляет Лёшину фотографию, становится очень больно»

Елена, сестра погибшего в «Крокус Сити Холл» Алексея Рудницкого

Алексей Рудницкий летом 2023 года переехал из Ярославля в Москву по работе. Он работал в бюджетной организации и играл в хоккей в любительской лиге. На концерт поехал со своей девушкой Яной, которая специально приехала к нему в гости из Ярославля. Они вместе погибли во время теракта.

— Приближается дата теракта, и возвращаются воспоминания о том дне поминутно — как я пришла домой, писала ему сообщения, звонила. Мысли в голове появляются — зачем вообще он на этот концерт поехал, почему именно в этот день?

Недавно я ходила на хоккейный турнир любительской лиги в память о Лёше — игру организовывали Лёшины друзья. Становится легче, когда знаешь, что его помню не только я.

У нас родителей нет, поэтому мы с ним очень близки всегда были. Днем, перед концертом, мы с ним созвонились, он сказал, что приезжает к нему девушка, они пойдут на концерт, на какой конкретно — не сказал.

Вечером я увидела в новостях, что в «Крокусе» теракт, пожар. Сразу Лёше написала. Он не ответил — и это было странно, потому что он всегда со мной на связи, быстро отвечает. И я писала ему сообщения, потом стала звонить — поняла, что он там, но наделялась, что не так все будет.

Всю ночь звонила по горячим линиям в больницы, но никакой информации не было. Утром искала списки погибших, но его имени не было в них. Потом уже попросила сына следить за списками, потому что у меня не было сил на это. Когда сын отправил мне сообщение — просто ссылку, без комментария, я поняла, что Лёша погиб.

Я не знаю, кто виноват во всем. Раньше казалось, что такие события, как теракты, происходят только в телевизоре или где-то там далеко и тебя не касаются, а оказалось, что все это совсем рядом.

Когда Лёшина смерть подтвердилась, ко мне приехал его друг, поддержал меня. Вообще у Лёши было очень много друзей — и по работе, и по хоккею, все меня поддерживали, столько слов хороших про него говорили. Это помогало мне справиться со стрессом. Я первое время была на успокоительных, потом взяла отпуск на работе, потому что не могла даже из дома выходить. Потом потихоньку начала возвращаться к жизни.

Конечно, этот год был тяжелым. Лёша раньше почти на все выходные приезжал в гости, вечером мы созванивались, каждый день были друг с другом на связи. Такие трагические события — это очень тяжело, когда внезапно раз - и больше нет человека в твоей жизни.

Еду в деревню сейчас, у меня там дом. Летом я там живу и думаю постоянно, что Лёшка не приедет, никогда больше не навестит меня.

У нас с ним было много совместных фотографий, но я их не хранила в телефоне. Когда Лёши не стало, попросила, чтобы мне дети скинули их. Сейчас я смотрю эти фотографии — и мне становится спокойно, а если кто-то вдруг отправляет какую-нибудь Лёшину фотографию мне, то становится очень больно. Не знаю, почему так.

«Когда меня вызывали на опознание, я думала: а вдруг он мне напишет? На каждую вибрацию телефона подскакивала — вдруг это Максим»

Алёна, мать погибшего в «Крокус Сити Холле» Максима Вербенина

25-летний москвич Максим Вербенин поехал на концерт в «Крокус Сити Холл» со своей девушкой Наташей. Он занимался музыкой, в 2020 году сам выступал на сцене «Крокуса». С 12 лет Максим передвигался на коляске из-за последствий СМА. Он и Наташа находились в коридоре концертного зала, их увидел один из террористов и выстрелил. Максим погиб на месте, Наташе удалось спастись.

Тело молодого человека спасатели не нашли, и матери через суд пришлось доказывать его гибель.

— Самым тяжелым для меня было — это забрать вещи Максима из «Крокуса». Мы с мужем туда приехали, нам выдали его куртку, шапку, шарфик. Я взяла куртку и завыла. Куртка им пахнет, а его расстреляли. Я до сих пор не понимаю, как так вышло — мальчик пришел на концерт, он никому ничего не сделал плохого. Парень на коляске — как в него стрелять, я не понимаю. Но есть такие события, которые не поддаются человеческой логике. Куртка до сих пор висит в моем шкафу. Я не расстанусь с ней.

В день теракта я проводила Максима до такси, он помахал мне ручкой и уехал на концерт, а я пошла готовить ужин. Муж был на даче. Вечером он позвонил: «Ты мне говорила, что Макс на концерт поехал. Надеюсь, не в “Крокус”, а то там стрельба». Я сразу стала звонить Максиму, Наташе, но они не брали трубки.

Потом дозвонилась до Наташи, она в трубку прокричала, что Максима убили, а ее везут с тяжелыми ожогами в больницу. У меня такое ощущение было, что я отделилась сама от себя, я стала как будто со стороны за собой наблюдать, не могу даже передать этого состояния. В голове был как будто пластилин.

Теплилась надежда: может, это дезинформация? Всю ночь я ходила возле дома, а в восемь утра позвонила Наташа. Она была под успокоительными и смогла мне подробно рассказать, что произошло. Наташа сказала, чтобы я не надеялась — все произошло на ее глазах.

И все равно, даже когда меня вызывали на опознание, я думала: а вдруг он мне напишет? На каждую вибрацию телефона подскакивала — вдруг это Максим.

Его тело так и не смогли найти. У меня совсем не было сил заниматься расследованием, поэтому я сделала доверенность на юриста, она всем занималась.

Мне звонили и говорили, кажется, “нашли зацепку, скоро найдем”, а я не понимала этот ажиотаж. Если бы мы нашли живого мальчика, пусть раненого, в коме - я бы его десятилетиями выхаживала, я бы понимала тогда стремление его найти. Я не уверена, что перенесла бы, если бы увидела тело сына. Не могу сказать, что что-то лучше —  в этой ситуации все плохо. Однако я не смогла бы увидеть тело моего жизнерадостного мальчика. Тем более какие-то фрагменты его или даже кусочек коляски.

В декабре я получила документы, где зафиксирована его смерть. Там написано, что он просто умер 18 октября. Юрист сказала, что если тело человека не смогли найти, его смерть фиксируют через полгода.

Я общаюсь с некоторыми пострадавшими, у которых родственники тоже якобы без вести пропали в «Крокусе». И всем, кроме двух человек, выдали нормальные свидетельства, где указана трагедия. Думаю, все зависит от судьи — кто-то пишет трагедию, кто-то нет.

Страшно было это документ брать в руки. Я ни одной матери такого не желаю. Когда мне выдавали справку об инвалидности сына, это была первая группа инвалидности на ребенка, который на тот момент прекрасно бегал, был красивым и жизнерадостным, у меня мир рухнул. Но, конечно же, потом я собралась с силами, и у нас была интересная жизнь несмотря ни на что. А тут все…

К этому документу прилагалось подробное описание, что случилось. И я прочитала все. Это такая беспомощность, когда ты читаешь, что он еще жив, а потом его убили. Ты хочешь в это вклиниться, как-то предотвратить его смерть, а перед тобой кусок бумаги.

Я не знаю, кто виноват в его смерти. Но знаю, кто этому обрадовался. Мне приходили сообщения с украинских номеров — писали оскорбительные вещи, больные фантазии, как они [авторы сообщений] издеваются прямо сейчас над Максимом.

Он мне снится — маленький, в голубом комбинезончике. А просыпаюсь - его нет. Или снится, что он поет — так старательно, красиво. Я с криком к нему бегу, а обнять не могу — руки сквозь него проходят. Просыпаюсь и долго в себя прихожу.

Я даже не подозревала, что так сильно люблю его, что любовь бывает такой глубокой.

Сейчас я работаю над собой — даю себе обещание, что день не буду плакать. Буквально записываю на бумаге: «Сегодня я не должна плакать». Ради него, ради себя, ради того, чтобы как-то держать себя в руках.

Первые полгода я физически не могла новый день начать. Для меня жизнь была пыткой, я хотела уйти из жизни. Нам, родственникам, предоставляли психологов и психиатров, но мне встречи не помогали. Тогда я решила, что мне нужно лечь в клинику. Я нашла одну хорошую клинику, объяснила свой запрос, но когда узнала стоимость, поняла, что мне это не по карману. Потом мне позвонили и сказали, что владелец клиники, узнав о моей ситуации, решил помочь бесплатно. Неделю меня усиленно лечили. Сняли разрушающую тревогу, осталось только горе. Я живу в этом состоянии, и ничего не меняется.

Мне раньше говорили: «Вы такая сильная женщина». А я никогда сильной не была, сильным был Максим, он всегда обо мне заботился, старался меня утешать, не волновать. Я настолько сильно переживала из-за его инвалидности, что он меня успокаивал. Когда в 12 лет он сел на коляску, то говорил: «Мам, зато как быстро мы теперь ходим! С ветерком! А раньше я как гусеница двигался».

Я переживала, что у него прогрессирующее заболевание, а сейчас думаю — да и плевать же, самое главное — он был живой!

«Когда вспоминаю о них, ком в горле появляется, слезы накатывают»

Денис, брат погибшего в «Крокус Сити Холл» Павла Окишева

Супруги Павел и Ирина Окишевы приехали на концерт в «Крокус Сити Холл» из Кирова. Ирина работала фотографом, а Павел зарабатывал сборкой мебели. Оба погибли во время теракта.

— Тяжелее всего эта трагедия далась отцу. Мама у нас умерла в 2020 году, поэтому из родителей только отец остался. Он очень сложно выходил из горя — ничего не мог делать, много выпивал. Но потом все-таки справился с собой, начал учиться жить дальше.

На этот концерт в «Крокусе» Ирина даже не с первого раза смогла купить билеты — сначала их было мало, потом появилось больше, и тогда уже она купила. Они оба любили эту группу. В Кирове, кажется, не было таких концертов — там [на большой сцене] было больше инструментов музыкальных, поэтому и решили в Москву поехать.

За пару часов до концерта я звонил брату, спрашивал, как подогреть еду — приходил к ним домой, чтобы покормить их собаку и кошку. Вечером уже подруга моей жены позвонила мне и сказала, что какая-то суета в «Крокусе». Я сначала не поверил, что они там, думал, что у них концерт на следующий день. Но все равно решил позвонить и проверить. Было полдевятого вечера. Сейчас я понимаю, что когда звонил, они уже погибли. То есть я даже заранее не мог знать и никак не мог на это повлиять.

Не дозвонившись до брата, я все еще надеялся, что они не на этом концерте, а не отвечают, потому что гуляют где-то. Но потом я позвонил второй раз, третий — и на все звонки не было ответа. У меня уже начали закрадываться мысли, что они все-таки там, но я говорил себе: они не выходят на связь, потому что у них нет возможности или они лежат без сознания в больнице.

До пяти утра я ждал от брата или Иры звонка, мониторил новости, чтобы найти хоть какую-то информацию, но ее не было. Я лег спать, а в девять утра проснулся и увидел их имена в списках погибших.

Сразу начали все звонить — родственники, друзья. Отец ушел в себя, поэтому все выяснение — что делать, куда ехать — легло на меня. Не было времени для горя. Нужно было поехать на опознание в Москву, решить с похоронами и транспортировкой тел. Все это нам оплачивали, но нужно было подписывать бумаги.

Вечерами, когда заканчивались все эти разговоры и дела, меня накрывало — слезы сами лились. Даже сейчас, когда я вспоминаю о них, у меня ком в горле появляется, слезы накатывают. Жена очень сильно поддерживала, и я как-то справился. Мама у меня умерла на руках, понятно, что это другая ситуация, но в целом утрата близкого человека была уже не первой. Наверное, поэтому мне было чуть легче, что ли. Я знал, как справляться с горем.

Первый месяц был самым тяжелым. Потом, конечно, свои заботы, своя жизнь продолжается. Мы помним каждый день, но свои заботы отвлекают, постепенно становится легче. Понятно, что мы не забудем никогда об этом. Я думаю, без ВСУ этот теракт не обошелся — они дали деньги и оружие террористам. Их вина в этом есть.

Брат не успел дожить до 35 лет, у него 27 марта день рождения должен был быть. Он не успел достроить свой дом — только первый этаж сделал, планировал второй. Мы забрали себе их собаку, а родители Ирины — их кошку.

Большая часть потерпевших в результате теракта, произошедшего в концертном зале "Крокус сити холл" в Подмосковье, отказалась знакомиться с материалами уголовного дела (400 томов). Об этом ТАСС сообщил со ссылкой на силовиков.