Протесты могут обернуться задержаниями, а обычный пост в интернете — уголовным делом. Гражданские права в России переживают серьезные изменения: привычные возможности исчезают, а новые ограничения становятся нормой.
Адвокат Иван Павлов рассказал журналисту «7х7» Максиму Полякову, что реально угрожает россиянам сегодня, какие свободы еще можно защитить и как сохранить безопасность и достоинство в стране, где закон перестает быть гарантией.
— Что стало самой главной потерей в сфере гражданских прав за последние три с половиной года?
— Если говорить о самом значимом — это право на жизнь. Оно является базовым правом в любой стране, при любом режиме, это наивысшая ценность. И, к сожалению, мы видим, что это право массово нарушается. Люди гибнут, идет война.
Чтобы облегчить обесценивание права на жизнь, власти ударили еще по одному важному праву — праву на информацию. Право на доступ к информации и на ее распространение сильно пострадали. Именно поэтому внутри страны никто открыто не возражает против того, что государство лишает жизни огромное количество граждан и России, и Украины.
Государство, готовясь к войне, избавлялось от независимых СМИ с 2020 года. Целые редакции уезжали из страны. Кто-то оказался в розыске, кого-то власти объявили иностранным агентом или нежелательной организацией. Так они создали условия для тишины — чтобы внутри страны как можно меньше людей слышали независимые голоса.
Дальше власти ограничили право распространять информацию. Уже в марте 2022 года появились новые законы: статьи о «дискредитации вооруженных сил» и о «фейках про армию». Эти нормы широко применяются, чтобы заткнуть рты всем, кто поднимает темы, которые Кремль хочет замолчать.
На самом деле, Россия не внезапно превратилась в такую страну. Подготовка шла давно. Например, еще в 2015 году Путин подписал указ, согласно которому информация о потерях личного состава в ходе «специальных военных операций» является государственной тайной. Фактически уже тогда началась подготовка к событиям 24 февраля 2022 года.
Простыми словами — действует закон военной цензуры: ничего не говори, если это не совпадает с линией партии Кремля.
— Давайте поговорим еще об одном праве, которое, как мне кажется, очень важно. Это право на свободу собрания. Мы почти не видим одиночных пикетов. Они есть, но их гораздо меньше, чем раньше, хотя никаких согласований для одиночного пикетирования не требуется. Что на самом деле написано в законе — и как это соотносится с реальностью?
— Да неважно, что написано. Мы сейчас слишком много внимания уделяем буквам закона, а правоприменители в них уже даже не вчитываются. Они руководствуются исключительно политической целесообразностью. А как истолковать букву закона так, чтобы назвать черное белым, а белое черным, — этому быстро учится любой юрист, который выходит из университета и начинает работать в госорганах.
Формально закон разрешает многое, но на практике существует масса ограничений. И в первую очередь — тех, что установлены самой правоприменительной практикой. То есть по закону ты можешь, у тебя есть это право. Но реализовать его в реальности невозможно. А если попробуешь — столкнешься с сопротивлением, которое приведет к негативным последствиям: от административных наказаний до уголовной ответственности.
С 2020 года, со времен пандемии, чиновники начали вводить искусственные ограничения на реализацию права собираться мирно, без оружия — под видом санитарных мер. Пандемия давно закончилась, но эти ограничения остались. И теперь власти продолжают ими пользоваться, чтобы ограничивать граждан даже в праве на одиночный пикет.
— Адвокаты Навального получили сроки и сидят по надуманным обвинениям. На тех, кто защищает людей с антивоенными делами, — от пикетов до «фейков про армию», — оказывается колоссальное давление. Но в России все еще остаются адвокаты, которые продолжают работать, пусть и менее заметно. Как изменилась их работа за время войны?
— К сожалению, изменилась очень сильно. Адвокатуру, на мой взгляд, загнали под плинтус. Примеры устрашения можно назвать десятками. Вы упомянули адвокатов Алексея Навального — они сейчас в следственном изоляторе, их приговоры уже вступили в силу. Недавно была апелляция, и, «слава богу», наказание не ужесточили, хотя прокуратура на этом настаивала.
Есть и другие случаи. Например, мой друг и коллега Дмитрий Талантов, бывший президент Удмуртской адвокатской палаты, один из руководителей адвокатуры. Его осудили по статье о «фейках про армию» и приговорили к длительному сроку заключения.
Далеко ходить не надо. В 2021 году против меня силовики возбудили уголовное дело за честное исполнение профессиональных обязанностей. Я рассказал, в чем обвинялся мой подзащитный, и это стало поводом для преследования. До этого я всегда открыто объяснял журналистам и общественности, какие обвинения предъявляют моим клиентам. Но именно в 2021 году это обернулось уголовным делом против меня. Пришлось уехать, чтобы продолжать работать и быть полезным своим подзащитным и всем, кто нуждается в моей помощи. Сейчас мне удается это делать, хотя уже за пределами России.
Что касается адвокатуры в целом, ситуация такая: адвокаты запуганы. Видя, что происходит, многие ведут себя осторожнее. Кто-то отказывается от ведения чувствительных дел — антивоенных, правозащитных. Но я хочу сказать: остаются настоящие герои. Адвокаты, которые, несмотря ни на что, продолжают брать такие дела и защищать людей.
— Правильно ли я понимаю, что у адвокатов, которые ведут антивоенные дела или защищают активистов, политиков, журналистов, изменилась тактика? Раньше они активно шли навстречу независимым медиа, а теперь предпочитают работать тише, стараясь не привлекать внимание, в надежде хотя бы смягчить наказание для подзащитных. Так?
— Раньше адвокаты выходили к медиа не для того, чтобы покрасоваться в телевизоре, а чтобы помочь своему подзащитному. Огласка действительно помогала: власть иначе относилась к публичной критике. Когда адвокат рассказывал об абсурдности происходящего за закрытыми дверьми суда, общество реагировало, и власть, чувствуя эту реакцию, могла отступить.
Сейчас ситуация кардинально изменилась. Никто заднюю не включает. Наоборот, нарушениями и абсурдом могут даже кичиться: «Смотрите, какие мы крутые, мы можем нарушать права человека и законы». И никто не видит в этом проблемы, никто не стыдится. Если раньше сохранялось хоть какое-то чувство совести и стыда, то теперь оно исчезло.
Это происходило постепенно. В начале нулевых огласка хорошо помогала. Потом ее эффект ослаб, но оставалась возможность воздействовать через демонстрацию абсурда. Когда судьи, прокуроры или следователи выглядели смешно, когда над ними начинали потешаться, власть могла отступить и отпускала людей. Ирония работала, удавалось буквально выцарапывать граждан из пасти Левиафана.
Но с началом войны места для иронии не осталось. Сейчас огласка, наоборот, может повредить: и подзащитному, и самому адвокату. Ее редко используют. Но это не значит, что она совсем перестала работать. Бывают случаи, когда без огласки невозможно обойтись. Тогда адвокаты ищут возможность использовать ее, понимая все риски — вплоть до потери статуса или возбуждения дела за разглашение тайны следствия, как произошло со мной.
— Я вспоминаю наше общение несколько лет назад. Тогда вы и ваши коллеги рассказывали про довольно редкие на тот момент дела о государственной измене. Например, в отношении ученых, которые переписывались с коллегами из других стран. Теперь дела о госизмене стали почти обыденностью, их гораздо больше. Почему, что случилось?
— Случилась война. А война — это противоборство. Есть внешние враги, значит, должны быть и внутренние. Для «внутренних врагов» нужна юридическая формулировка, и статья о государственной измене подходит идеально.
Госизмена — это сфера ФСБ, спецслужбы, которая предназначена для изобличения и преследования изменников. Сейчас им [эфэсбэшникам] нужно показывать статистику. Для сотрудников это возможность «срубить палки», заработать карьерные преимущества: награды, медали, повышение в звании и должности. Изобличение «госизменника» считается высшим достижением для офицера.
Поэтому мы и видим рост дел. Если до войны приговоров по таким статьям было максимум 15 в год, а чаще всего три–пять, то в прошлом году дел по госизмене, шпионажу и конфиденциальному сотрудничеству было столько, что судам приходилось почти каждый день выносить приговор. В 2024 году только в судах первой инстанции было больше 360 дел.
— Давайте перейдем ко второй части разговора — о том, что осталось у гражданского общества. Речь о правах, о возможности защищать себя и о работе адвокатов. Вы говорили, что некоторые адвокаты все еще используют публичность как инструмент. Можно ли сказать, что сейчас огласка, в том числе международная, помогает хотя бы смягчить наказание?
— В большинстве случаев огласка не помогает. И адвокату, и подзащитному, и правозащитной команде, которая следит за делом, нужно очень хорошо подумать, прежде чем вообще что-то озвучивать.
Проект «Первый отдел», в котором я продолжаю работать, публикует не больше 5% информации, которой располагает. И только ту, которая точно не навредит ни адвокатам, ни их подзащитным. Скорее всего, она и не поможет, но хотя бы не сделает хуже.
В остальных 95% случаев общественность не знает о делах. Потому что публикация информации может нанести вред либо защитнику, либо подзащитному. Вот так сейчас работает огласка — любая, и внутренняя, и международная.
Разницы почти нет. Власть воспринимает любой голос против «генеральной линии партии» как вражеский. А международная огласка может даже сильнее раздражать, и тогда пострадают все, кто ее допустил.
— За россиянами государство следит: через камеры с распознаванием лиц, чтение переписок в российских сервисах. Есть ли зоны, где еще остается право на частную жизнь?
— Власти стараются контролировать все. Не все получается — технические возможности пока не позволяют. Но все, что работает на серверах в России, нужно считать полностью подконтрольным спецслужбам. Там вы гораздо менее защищены, чем если храните информацию на зарубежных серверах.
То же самое с мессенджерами. Есть, например, мессенджер MAX. Пользуясь им, надо исходить из того, что вся информация, передаваемая через этот канал, будет доступна российским спецслужбам.
Кампания по продвижению этого мессенджера как раз и показывает: государство заинтересовано в полном контроле над частной жизнью. Власти используют любые средства — вплоть до того, что домовые и школьные чаты заставляют переводить из WhatsApp в этот мессенджер.
— Может ли человек, который живет в России, быть в безопасности, если он хочет жить честно и не участвовать в политике?
— Субъективно — не знаю. Это зависит от человека, от того, как он ощущает себя в условиях, когда «вспышка слева, вспышка справа». Но объективно — нет. Даже если посмотреть на тех, кто попадает под каток репрессий в России — это не только активные политические деятели. Мы видим примеры людей, которые верой и правдой служили режиму, и все равно оказались под ударами.
Так работают репрессии. Это кувалда: цель может быть одна, но по пути инструмент задевает и посторонних. Можно оказаться не в том месте и не в то время. Поэтому обеспечить безопасность для любого гражданина сейчас невозможно.
Конечно, если это не сам Путин. Его безопасность охраняет весь режим. Но все остальные — нет. Даже замминистра обороны воюющей страны может быть легко посажен в разгар войны. То же самое с верхушкой Верховного суда: человек, который всю жизнь служил системе, теперь по представлению Генпрокуратуры может лишиться всего имущества.
Такие примеры показывают: гарантий безопасности нет ни у кого. В стране, где не работает право, а действует только политическая целесообразность, никаких гарантий быть не может. Сегодня одно решение, завтра — другое.
Сколько еще Z-военкоров и провластных политологов мы увидим в реестре иностранных агентов? Думаю, в ближайшие месяцы таких случаев будет немало.
— Есть ли примеры побед, пусть маленьких — юридических, адвокатских, правовых — за последнее время? Даже несмотря на то, что право не работает, может быть, где-то получилось добиться результата?
— Их много, но каждая победа тихая. Мы не афишируем их, чтобы не перекрыли каналы и не сломали еще работающие механизмы.
Люди сейчас приходят за защитой заранее, предчувствуя беду. И нам удается буквально вывезти человека из-под удара, эвакуировать. Эти случаи остаются непубличными.
Поэтому адвокат должен быть как тигр в зарослях — ждать момента. Окна возможностей открываются, и нужно быть готовым спасти подзащитного. Сегодня освобождение из-под стражи уже равносильно спасению: раньше «чудовищными» считались четыре года, а сейчас дают двадцать и больше.
Несмотря на то, что право не работает, адвокаты нужны. Они должны верить в победу, иначе работать невозможно. Благодаря им мы знаем, что происходит в репрессивной системе.
Адвокат — единственный, кто может прорвать информационную блокаду СИЗО. Для заключенных и их близких это и юридическая, и психологическая поддержка: человек понимает, что он не один, что рядом есть кто-то на его стороне.
— В ближайшем будущем какие права и свободы окажутся под самой большой угрозой? Я вспоминаю пост Павла Чикова от 2017 года с предсказаниями: запреты медиа, выход из Совета Европы, нейтрализация политического пространства. Почти все сбылось. Если говорить про право, адвокатуру, свободы — как власть будет действовать дальше, учитывая, что маховик репрессий раскручивается все сильнее?
— Знаете, быть пессимистом сегодня гораздо проще и востребованнее, чем оптимистом. На оптимиста смотрят как на сумасшедшего или как на человека, который не в курсе. Но я остаюсь оптимистом. Я не хочу, чтобы меня демотивировали или вгоняли в депрессию. Я продолжаю свою работу, и со мной рядом единомышленники.
Мы понимаем: в ближайшей перспективе хорошего ждать не приходится. Но в долгой — перемены возможны. Мы не спринтеры, мы стайеры, и видим, что в России все же могут произойти позитивные изменения. Каждый день мы стараемся приблизить этот момент результатами своей работы.
И точно знаем: мы должны вернуться домой и строить ту самую Прекрасную Россию будущего. Да, придется еще много работать, но демотивировать или депрессировать нашу аудиторию я не собираюсь. Это не в моих правилах.
— Вы ловко ушли от моего прошлого вопроса, но уточню конкретнее. Мы близки к полной цифровой слежке? Камеры, соцсети, мессенджеры, распознавание лиц — власть вроде имеет все инструменты. А общество и IT-специалисты пытаются сопротивляться. В какой точке мы сейчас?
— Мы все равно находимся в точке опережения режима. Режим догоняет.
Мы впереди, потому что на нашей стороне технологический и гуманитарный прогресс. Какие бы препятствия режим ни создавал для получения и распространения информации или для безопасной коммуникации, пока что технический прогресс позволяет их обходить.
Да, каждый раз это становится сложнее, и режим учится, но все равно догоняет. А мы опережаем. Поэтому, думаю, в ближайшее время власти не удастся полностью взять все под контроль чекистов. Здесь я тоже остаюсь оптимистом.
